Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
Он говорил о насущных проблемах русского языка. Его слушали с напряженным вниманием. Именно тогда мы впервые услышали слово «канцелярит» — Чуковский произносил его с уничтожающим сарказмом, — ужасное, убийственное слово, символ и живое свидетельство деградации и обеднения языка наших отцов, самого богатого и красочного языка в мире.
— Но я думаю, — возвысив и форсируя свой тоненький, с какими-то детскими интонациями голос (сам высокий, сильный, всем мужчинам мужчина, а голосок как у ребенка), почти выкрикнул он в аудиторию заключительные фразы своего доклада (да, по форме и обстоятельности это был доклад, в котором докладывающий привел бесчисленное множество поражающих примеров порчи родного языка, в том числе и кичливыми литературоведами, не говоря о сочинителях казенных бумаг), — я думаю так: великий русский язык выдержал такое испытание, как двести лет татарского ига, выдержит-выдюжит он и на сей раз…
Напряженная тишина в зале взорвалась бурными аплодисментами. Ему хлопали долго, кто-то подбежал и помог сойти с трибуны, кто-то жал руку. Вопрос для всех, кому дорога отечественная культура, первейшей жизненной важности. Без языка нет художественной литературы. Без языка нет народа.
Позволю высказать собственное мнение, замечание к высказанному. Русскому языку, как и русскому народу в целом, пришлось за века своей истории выдержать много испытаний. Но едва ли когда-нибудь он подвергался такой опасности, как сейчас. Прежде не было средств массовой информации и каждая деревня говорила так, как хотела, как разговаривали деды и прадеды. Сейчас непрерывно-непрестанно давит тяжелый пресс: газеты, радио, телевидение, книги… они давят, понуждают каждодневно, не давая ни минуты роздыха; удручающая и все нарастающая стандартность и безликость печатной и повседневной расходной устной речи, вытесняющая живой, образный, эмоциональный язык, следствие того явления, которое получит название научно-технической революции — НТР, и неуемного увлечения и постоянного загромождения речи непонятными, трудно осмысляемыми и только мешающими нормальному восприятию, наукообразными формами иностранного происхождения (против чего восставал еще Ленин), — как тут тоже не заговоришь сухим, черствым, безликим и бескрасочным языком служебных сводок, информационным языком, поставляющим, быть может, и много необходимых сведений, но, увы, на том и кончаются его заслуги и достоинства…
В антракте я увидел Корнея Ивановича в коридоре. Он стоял буквально припертый к стенке окружавшими его делегатами и гостями съезда и не успевал отвечать на сыпавшиеся на него вопросы. Велика была популярность автора «Мойдодыра» и «Мухи-цокотухи», каждому хотелось перемолвиться с ним словечком! Мне кажется, он был даже растерян таким признанием, пытался что-то сказать, возразить, однако толком ничего не получалось, и только раздаривал добрые улыбки направо и налево. Отойдя в сторонку, я решил подождать, когда подойдет мой черед.
Это была вторая наша встреча. В памяти сразу всплыло: Москва предвоенная, курсы-конференция молодых писателей, и он с книгой «Мои друзья» в руках. Тогда мне не удалось уяснить толком отношение Чуковского к ней и ее автору. Попробовать сейчас? Помнит ли он меня? Вряд ли. Ведь прошла целая вечность: война. Я не считал себя лучше других, небось сколько к нему обращается, не счесть числа. Всех запомнишь ли!
А я помнил очень живо: с какой нежностью — именно нежностью! — почти не дыша, переворачивал он листы своей дорогой «Чукоккалы» — альбома поистине бессмертного, казалось, опасался лишний раз дотронуться до ее драгоценных страниц и никому не доверил взять в руки — показывал только из своих рук: ведь там присутствовали живые черты Ильи Репина, поставившего свой автограф — рисунок, а также черты других не менее выдающихся личностей. О том, что сам он тоже личность, Чуковский думал меньше всего. В те минуты он напоминал ребенка: строг и простодушен, нетерпелив и беспощаден ко всякой фальши — чувствует ее за версту — и тут же будто готов раствориться без остатка в том, что ласкает душу, близко ему по духу.
Большого человека всегда отличает определенная манера обращения с детьми, внимание к ним. Известно, что и на даче у Чуковского, и в детской библиотеке, созданной им, чуть ли не до последнего дня его жизни всегда видели много детей, и он немедленно вступал с ними в контакт: читал стихи и сказки, рассказывал, затевал всякие игры. Право, кажется, он и на нас тогда, на молодых писателей, съехавшихся в столицу, некоторым образом посмотрел как на детей. Да и мы, пожалуй, смотрели на него тоже как ребята, вытаращив глаза…
Тут прозвенел звонок, толпа около Чуковского начала редеть, я подошел к нему. Назвал себя. На всякий случай напомнил и про курсы, о том, как он приходил к нам, начинающим.
— Да, помню, помню, как же… — Но мне показалось, что сказано было не слишком уверенно, больше для приличия.
— Вы еще сказали тогда, что о собаках я высказываюсь как о людях, в тех же выражениях…
— Ах, да, да! — Вот теперь он вспомнил.
Я решил действовать смелее:
— У меня вышла недавно книга «Твои верные друзья»… тоже о собаках. Я хочу прислать ее вам. Очень хотел бы знать ваше мнение о ней…
Он внимательно слушал, слегка наклонив голову набок, не высказывая своего отношения.
— …нелицеприятное мнение. Как говорится, все напрямки…
— О! нелицеприятно — это я могу! — заулыбался он. — Нелицеприятное обещаю!
На этом разговор закончился. Чуковский пошел в зал.
Книгу я выслал сразу же после возвращения в Свердловск. А спустя немного времени на столе у меня лежало письмо:
«Спасибо, дорогой тов. Рябинин, за чудесную книгу «Твои верные друзья». Книга написана таким квалифицированным, опытным мастером, в ней столько таланта и в к у с а, что я читал ее с восхищением и с завистью. К сожалению, я потерял Ваш адрес — и не мог написать непосредственно Вам. Пришлось послать «отзыв» в издательство (в г. Челябинск) в надежде, что изд-во сообщит мне Ваш адрес. Не только я, но вся моя семья и мои соседи полюбили эту книгу с первых же страниц. Мой внук, ученик 10 класса, приезжающий ко мне только по воскресеньям, уже на пороге спросил:
— А где э т а книга?
Оказалось, в прошлое воскресенье он прочитал ее только до половины, и ему не терпелось ее дочитать. Его сверстники, мальчишки, буквально рвут ее у меня из рук. Мне кажется странным, почему Вы не предложили Вашу книгу московскому Детгизу. Уверен, что
